| ЛОВЛЯ МАКРЕЛЕЙ
Я вырос у моря. Там, среди волн, я провёл на скалистых островах — шхерах — своё раннее детство. Моя родина славится хорошими моряками, и в этом нет ничего удивительного — здесь привыкают к морю с младенческих лет. Едва дети научатся ходить, они уже карабкаются по утрам на прибрежные скалы и часами смотрят, как меняется море. Они
ещё бегают в одних рубашонках, а уже могут сказать, какую погоду
обещает море: пососут палец, потом поднимут его и знают — с той
стороны, где палец тронет холодком, и жди ветра. А чуть только они в силах поднять весло, они уже в лодке, уже начинают опасную игру с морской стихией. В
юности я часто выходил в море с одним лоцманом, моим земляком. Это был
самый смелый моряк, какого я знал в жизни. Часы, которые я провёл
вместе с ним, навсегда останутся самыми счастливыми в моих
воспоминаниях. То, бывало, в легкой лодке мы охотились среди шхер за
утками, гагами и тюленями, то на паруснике уходили далеко в море ловить
макрелей. С того времени море всегда неудержимо тянет меня к себе. Но
я не собираюсь предаваться мечтам о прелести морской жизни. Лучше
расскажу одну историю, которую я слышал от моего старого друга лоцмана,
а теперь хочу поведать вам. Года три тому назад я приехал к себе на
родину. Вместе с моим старым другом мы провели несколько дней в море,
возле самых далеких шхер. Мы плыли на большом парусном судне. Команда состояла из Расмуса Ольсена (так звали моего друга), лоцманского юнги и меня. Однажды на рассвете мы вышли в открытое море, чтобы ловить макрелей. Слабый ветерок с берега не мог разогнать тяжелый туман, окутывавший шхеры и голые скалы. Вокруг
нас с хриплым тревожным криком летали чайки, пронзительными голосами
перекликались ласточки, а касатки, словно смеясь над кем-то,
выкрикивали своё «клик, клик!». Серо-свинцовое море было спокойным, и только изредка его застывшую гладь разбивал чистик, нырок или стонущий тюлень. Расмус сидел у руля, а юнга то и дело перебегал с носа на корму, с кормы на нос. Мой
друг Расмус Ольсен был высокий, широкоплечий человек. Лицо его —
загорелое, обветренное — казалось простым и добродушным, но во взгляде
его серых умных глаз было что-то строгое и пристальное. Так смотрит
человек, который привык встречать в жизни опасности. Когда он сидел
— огромный, коренастый — на корме, в своей зюйдвестке, натянутой на
самые уши, в широкой серо-желтой куртке, окутанный утренним туманом,
казалось, что это не обыкновенный человек, а викинг, появившийся, как
привидение, из старинных легенд. Правда, викинги не курили табака, а Расмус Ольсен пользовался им в своё удовольствие. —
Ветер совсем слабый,— сказал Расмус, поглядывая по сторонам и извлекая
из глубокого кармана маленькую, дочерна обкуренную глиняную трубку.—
Берестяную лодочку и то не перевернёт... Вчера вечером, на закате,
облака какой ветер сулили! А сейчас и зюйдвесткой ветер не собрать, не
то что парусом! — Впереди как будто проясняется,— сказал юнга. Он работал веслом на правом борту, чтобы лодку не относило течением к западу. —
Какое там проясняется! — проворчал Расмус.— Ветра не будет, пока не
поднимется солнце. А уж тогда его будет больше, чем нам нужно. Однако
скоро потянуло свежим ветерком, так что мы могли отложить вёсла, и наше
судно быстро заскользило навстречу открытому морю. Туман как будто
растаял, и мы теперь различали в голубоватой дымке берег и скалистые
островки. А впереди лежало бесконечное море, чуть красноватое под
лучами утреннего солнца. И чем выше поднималось солнце, тем яснее становилось небо, тем свежее задувал ветер с моря. И вот наконец потянул настоящий макрельный ветер. Скоро мы и вправду напали на косяк макрелей. Мы закинули удочки и одну за другой стали вытаскивать этих серебристых обитателей моря. Но радость наша, как всегда, была недолгой. К
середине дня ветер окреп. На море поднялась волна. Удочки пришлось
убрать, потому что грузила выбрасывало на поверхность и они прыгали на
волнах как щепки. Шквал то и дело обрушивался на нашу скорлупку,
обдавая солёной водой и пеной паруса и мачты. Юнга сидел в большом
люке и от нечего делать болтал ногами. Иногда он заглядывал в каюту —
посмотреть на часы, которые хранились в большом красном корабельном
сундуке. — Всё любуется на свои часы и сундук,— сказал Расмус, хитро
подмигивая мне.— Да и то сказать, он не зря ими дорожит. Если бы не эти
часы и сундук, лежать бы ему теперь на дне моря и кормить рыб. — Как же так? — удивился я .— Как это часы и сундук спасли его? Расскажите-ка мне, как это случилось. —
Ну, слушайте, коли охота,— сказал Расмус.— Случилось это в прошлом году
в октябре. Сильный шторм застал нас, меня вот с этим морским волком —
он показал на юнгу,— в открытом море. Я едва удерживал наше судёнышко.
И вдруг вижу — идет голландец, голландское, значит, судно. Стал я
подавать знаки, чтобы нас взяли. Гоню парня вперёд, чтобы первым на
голландца переходил, а он чего-то копается, что-то ищет. Ну, а тут
накатил на наше судёнышко огромный вал и смыл меня. Уж не помню, как
меня вытащили. Открыл я глаза, а моей лодки уже не видно. Говорят,
перевернулась она, накрыла моего юнгу — вот этого самого пострела — и
пошла ко дну. Я и жизни не рад был. Думаю, как же я на берег без него
вернусь?.. А знаете, кого я увидел первого, когда на землю ступил? Его,
моего юнгу. Держит в руках свои часы и говорит: — А часы я всё-таки спас! И они даже идут! —
Скажи спасибо, что сам спасся,— говорю я ему.— Ну а лодку нечего
жалеть, хоть и стоила она мне двести пятьдесят талеров. И паруса ещё
были новёхонькие!.. Вы спросите, как он спасся? А вот как... Ведь
недаром говорят: кому на роду не написано, тот не утонет. Да, да, так
оно и есть. Так вот представьте себе — впереди нас шёл бриг. Вдруг
команда слышит — кто-то кричит. Матросы туда-сюда — никого нет. А крик
слышен. Наконец подбежали к носу и видят — на волнах прыгает, как
мячик, сундук, на сундуке сидит мой юнга и в одной руке держит над
головой свои часы, чтобы водой их не замочило. Ну, капитан дал
сигнал рулевому: «Задний ход!» — чтобы моего мореплавателя не
опрокинуть, и матросы бросили ему канат. Обвязал он этим канатом
сундук, да так, вместе с сундуком, его и вытащили на палубу. Пока Расмус рассказывал, юнга сидел с самым безразличным видом, словно это его не касается, и по-прежнему болтал ногами. Между тем ветер стих, и мы снова принялись удить рыбу. Но Расмус всё время поглядывал на небо и недовольно качал головой. —
На юге опять что-то собирается,— сказал он, раскуривая свою трубку.—
Утренний ветерок — это только закусочка. Увидите, нам ещё хорошо
достанется! Даже рыба это знает — не клюёт больше. И птицы, слышите,
как испуганно кричат? Да, к вечеру разыграется чертовская погода... В это время у самого борта вынырнул дельфин. —
Поглядите-ка на этого нахала,— сказал Расмус.— Под самым носом
вертится. Говорят, что тролли часто принимают вид дельфинов и морочат
моряков, пока не потопят лодку... За разговорами о троллях и всякой
нечистой силе, которая губит в море людей, я вспомнил, что слышал в
детстве какуюто фантастическую историю о трёх ведьмах. Я спросил Расмуса, не знает ли он что-нибудь про этих трёх ведьм. —
Как же мне не знать! — сказал Расмус.— Да ведь и вы про них, верно, от
меня слышали. А рассказывал мне эту историю один старик, когда я был
мальчишкой. Он уверял, что вся эта история случилась не то с его дедом,
не то с прадедом, который ходил юнгой на корабле. Нынче над такими
рассказами только смеются, вроде как над охотничьими, а в старые
времена в них всякий верил. Ну, слушайте. Хотите верьте, хотите нет, а
дело было так. Плавал этот юнга всё лето с одним шкипером на корабле, который доставлял в разные города всякий груз. И
вот когда они должны были отправляться в последний рейс — было это
осенью, в самое ненастье,— юнгу точно подменили. Ходит сам не свой, о
плаванье и слышать не хочет. Шкипер очень любил своего юнгу, потому что, хоть и был тот совсем молод, а морское дело знал отлично. Всякую
работу делал он легко, весело, одним словом, шкипер был без него как
без рук.И вдруг юнга наотрез отказывается идти в море! С трудом уговорил его шкипер остаться на корабле, пока идёт погрузка. И
вот однажды, когда команда была отпущена на берег, а шкипер отправился
закупать лес и доски — уж, верно, он перепродавал их с выгодой! — юнга
остался на корабле один. Сидит он в своей матросской каюте и слышит, что в трюме кто-то разговаривает. Поглядел
он в щель — а там три чёрные как уголь вороны. Ругают они кого-то на
все корки, да не на вороньем, а на человеческом языке. Юнга так и замер. Он сразу смекнул, что это ведьмы, обернувшиеся воронами. — А нас никто не слышит? — сказала вдруг одна ворона. И по голосу её юнга понял, что это жена шкипера. — Кто же нас может услышать? — сказала другая. — На всём судне нет ни единой живой души,— сказала третья. Юнга и этих по голосу узнал. Это были жёны штурманов. —
Ну так вот что я вам скажу,— заговорила жена шкипера.— Пора нам
избавиться от наших мужей. Слушайте, что мы сделаем.— Она подпрыгнула
поближе к своим подругам и заговорила тише:— На третий, день их
плаванья мы обратимся в три огромные волны, смоем наших муженьков за
борт, а потом и корабль со всей командой потопим. — Это ты хорошо придумала,— сказали её подруги. И
они принялись втроём обсуждать, в каком месте лучше всего потопить
корабль. А так как они были жёнами моряков, они прекрасно разбирались,
где проходит фарватер, где какое дно, где какая глубина. — А вы уверены, что нас никто не слышит? — опять спросила жена шкипера. — Да ты же сама знаешь, что на корабле никого нет. Чего ты так боишься? — успокаивали её штурманские жёны. — Боюсь потому, что как мы ни сильны, а есть сила, которую и нам не одолеть,— сказала жена шкипера. — Что же это за сила? — спросили её подруги-вороны. — А нас никто не подслушивает? Мне кажется, что в каюте кто-то дышит,— опять сказала жена шкипера. — Да ведь мы осмотрели все углы на корабле нет ни одного человека. Ну, говори, говори! Что ты знаешь? Что может нам грозить? —
Вот что. Если кто купит, не торгуясь, три сажени дров и выбросит —
полено за поленом — на каждую волну по одной сажени, тогда нам конец. — Но ведь никто же про это не знает,— сказали штурманские жёны.— Так что и бояться нам нечего. Они громко засмеялись, закаркали и вылетели из трюма. Когда наступил день отплытия, шкипер снова стал уговаривать юнгу идти с ним. — Может, ты боишься осенних штормов? У печки, возле юбки матери, конечно, спокойнее,— говорил он, чтобы подзадорить юнгу. Нет,
юнга ничего не боялся. И он, пожалуй, согласен идти в плаванье, чтобы
доказать команде, что он не какой-то ленивый краб, а настоящий моряк.
Но вот какое он ставит условие: шкипер должен купить, не торгуясь, три
полные сажени берёзовых дров и на один день уступить юнге командование
кораблём. А в какой день — это он потом скажет. — Да где это слыхано, чтобы юнге доверяли командовать кораблём! — рассердил- ся шкипер.— Нечего глупости выдумывать! Но юнга стоял на своём. Или будет так, как он сказал, или он остаётся на берегу. В конце концов шкипер согласился — очень уж ему не хотелось расставаться со своим юнгой. А сам подумал: «Ладно, мы ещё ему мозги прочистим, когда выйдем в море!» И первый штурман подумал: «Пусть себе командует! А если сдрейфит — мы его проучим!» И у второго штурмана на уме та же самое. И вот дрова были куплены, заплачено за них было ровно столько, сколько спросил продавец, и судно отчалило от берега. Море, против ожидания, было тихое, спокойное, и шкипер то и дело посмеивался над юнгой: — Погода-то как по заказу для нашего нового командира! На третий день юнга сказал, что сегодня он берёт командование кораблём на себя. Море было по-прежнему тихим, небо — ясным. Но юнга приказал команде крепить паруса. Ну и смеялись над ним шкипер и все матросы! —
Вот это командир! А когда налетит ветер, он, верно, прикажет распустить
паруса! Что — все убирать? Или один парус можно оставить? — Пока можно оставить, а скоро и последний придётся убрать,— невозмутимо ответил юнга. И
вдруг среди ясного дня — никто глазам своим не верил — налетел шквал.
Да такой сильный, что корабль едва не опрокинулся. И если бы паруса не
были убраны, всем пришёл бы конец. Теперь уже никто не посмеивался над юнгой. В страхе смотрели все на огромный водяной вал, который шёл прямо на корабль и грозил накрыть его до самой мачты. А
юнга стоял на мостике и спокойно ждал приближения волны. Когда волна
была уже совсем близко, юнга приказал выбрасывать за борт полено за
поленом — и непременно по одному, а не по два — первую сажень дров. Команда без лишних слов бросилась выполнять его приказание. И едва только последнее полено было выброшено, где-то рядом послышался чей-то предсмертный стон. Потом всё стихло. Море успокоилось. Шквал улегся. — Ну, пронесло! — вырвалось у команды. — Ты спас корабль и всем нам спас жизнь,— сказал шкипер.— Я говорю это теперь и скажу это на берегу. — Ещё рано говорить о спасении,— сказал юнга.— Нас ждут испытания похуже этого. И он приказал крепить последний парус. Второй
шквал был ещё сильнее, чем первый. Никто больше не надеялся на
спасение. Но когда уже казалось, что всё пропало, и волна, высокая как
гора, была совсем рядом, юнга приказал выбрасывать за борт вторую
сажень дров — полено за поленом. И снова все услышали протяжный стон. А потом всё стихло. — Теперь нам надо выдержать третий шквал,— сказал юный капитан.— Он будет самым свирепым. Становитесь все по местам! И верно, третий шквал был такой, что первые два казались теперь детской забавой. Можно было подумать, что всё море обрушилось на бедное судёнышко. И опять юнга приказал выбрасывать третью сажень дров, и непременно по одному полену. Когда
последнее полено было выброшено за борт, тяжёлый, хриплый стон
послышался над морем... Потом всё стихло. Волнение в море улеглось.
Только волны стали красными, словно от крови. А корабельная команда долго ещё не могла успокоиться. Пока не пришли в гавань, только и было разговору, что о трёх шквалах. — И как это наш юнга догадался, что страшные волны можно забросать дровами? — дивились все. Но юнга помалкивал. Обратный путь был лёгкий. Корабль хоть и покачивало, но никто не обращал на это внимания. Наконец открылся родной берег. — Верно, наши жёны ждут не дождутся нас,— сказал шкипер. — Может, тот шквал дошёл до самого берега,— сказал первый штурман.— Так наши жёны тоже страху натерпелись. — Эх, скорее бы их увидеть,— вздохнул второй штурман. — Не увидите вы их больше,— сказал юнга, слышавший этот разговор. — Ты что болтаешь, что каркаешь? — накинулись на него шкипер и оба штурмана. — Я-то не каркаю, а вот ваши жёны и вправду хотели беду вам накаркать. И он рассказал обо всём, что видел и слышал в тот день, когда остался на корабле. И правда, вернувшись домой, ни шкипер, ни штурманы не застали своих жён. Никто
не мог сказать, что с ними случилось. В последний раз их видели
накануне бури, она бушевала и на берегу. Может, по неосторожности они
во время бури и погибли? Кто знает, может, и так. Пока Расмус рассказывал эту историю и много ещё других, столь же увлекательных и столь же неправдоподобных, наступил вечер. Тёмные, низкие тучи заволокли небо.Приближалась гроза. Молнии то падали прямо в море, то извивались змеёй, и тогда над непроницаемой завесой облаков вспыхивала огненная бахрома. Гроза была ещё далеко. Удары
грома едва доносились до нас, море катило светлую, спокойную волну. Но
вспышки молний и багровые лучи заходящего солнца окрашивали море в
кровавокрасный цвет. Нам было ясно, что бури нам не избежать. При
последних лучах солнца мы увидели вдали у горизонта чёрную полосу. Ещё
немного — и на волнах появилась белая кайма взбитой пены. Нас окружали гроза и ночь. И вот ветер усилился. Наша лодка понеслась как стрела. Скоро мы уже были у крайних шхер. При свете молнии мы видели, как высокие пенистые волны бьются о берег, и гул прибоя звучал в наших ушах словно гром. Расмус
зорко всматривался в темноту, что-то в ней отыскивая, а я не мог
различить ничего, кроме белой полосы пены, к которой мы неумолимо
приближались. Наконец и я различил маленькую чёрную точку,— это был
узкий пролив. Мы проскочили его и вошли в тихую гавань, защищенную от
ветра и непогоды высокими скалами.
| |